В № 66 «Родимого Края» была помещена очень интересная историческая справка М. Черныша «Черноморское Войско». В своей статье М. Черныш покрывает главным обра­зом период, начиная с 1775 года, т. е. со вре­мени уничтожения Запорожской Сечи. Этот крайне интересный труд навел меня на мысль забраться в еще более далекое прошлое и по­пытаться в кратком очерке напомнить чита­телю некоторые подробности из начального периода жизни Запорожья.

О казаках в киевском крае впервые упоми­нается в конце пятнадцатого века. Тем не ме­нее, отсюда не следует делать поспешный вы­вод, что до того, мол, времени казачества в Киевщине не существовало. Появление Ка­зачества надо, конечно, отнести к более ран­ней эпохе, но к какой именно — сказать труд­но, а просто строить предположения, не опи­раясь на исторические документы — безот­ветственно. В девяностых годах пятнадцато­го столетия Александр, великий князь ли­товский, устанавливает законы о поборах и в главе посвященной налоговой юрисдикции воеводы Киевского, пишет: «...а которые же козаки з верху Днипра и з наших сторон хо­дят водою на низ до Черкасс и далей и што там здобудут з того со всего воеводе киевско­му десятое мают давати».

Оставляя в стороне общеизвестные причи­ны возникновения Казачества — одиночные и массовые побеги недовольных барщиной и правительственными органами — будь это в Литве, на Руси, в Крыму или в другом госу­дарстве — постараемся перейти к вопросу за­селения пограничных земель. В течение по­лутора столетий, если даже не меньше того, степной пустынный край превратился в цве­тущий сад. Об этом свидетельствует один из строителей Сечи, французский инженер Боплан, проживший на Украине 18 лет и оста­вивший немало записок по этому вопросу. «Казаки настолько отодвинули границы го­сударства», пишет Боплан, «и приложили столько усилий к обработке пустынных зе­мель, что в настоящее время их необыкно­венное плодородие составляет главный исто­чник государственного дохода». Радостно тру­дились поселенцы на своей, только своей, как они думали, земле, освободившись от ярма, от поборов, от дыбы и кнута. Росли хутора и села. Прилепившись к стенам замков, росли местечки, заселенные ремесленниками — че­ботарями, шорниками, бондарями и др. Воз­ле Каневского и Черкасского, возле Переяс­лавского и Винницкого замков вырастали эти местечки. Начиналась торговля — мехами, воском да медом, кожами да рыбой; товары везлись в Киев, продавались магнатам в степ­ных замках. Но даже и здесь не всегда удава­лось ушедшему в «казакованье» навсегда из­бавиться от поборов. Уже в середине шест­надцатого столетия казаки жалуются, напр., на черкасского старосту самому королю Сигизмунду, и тот принимает их под защиту. Понятно, что освоение казаками целинных земель и превращение их в плодороднейший край не могли не вызвать зависти польской и литовской шляхты, которая всячески ста­ралась захватить эти земли, а самых каза­ков — закабалить. Согласно историку восем­надцатого столетия Ригельману «паны поче­му-то вообразили, что Украина — их вотчи­на, а казаки — их подданные и холопы, и на­чали они того дня усильно в жилища их вторгаться и в свои работы усильно принуждать». Одним словом — из огня да в полымя. Муже­ственно обороняло права свои казачество, но сила солому ломит, и вот, под давлением во­оруженных отрядов шляхты с их холопами, большой части казачества пришлось отойти к югу, в низовья Днепра. Особенно многолюд­ные центры возникли в районе Черкасского и Каневского замков, преграждавших татарам путь на Литву.

В четырехсот километрах от Канева, там, где теперь Днепропетровск, начинаются по­роги — каменные гряды,   преграждающие путь могучему Днепру. Эти гряды, или как их еще называют — «лавы», высотой метров в пять-семь, пересекают русло реки от одно­го берега до другого. Главных порогов две­надцать, но некоторые из них состоят не из одной, а из нескольких лав. Самым опасным порогом считается Ненасытец или Дид-Порог. За порогами,   выйдя на простор и затопив широкую равнину, спокойно и привольно те­чет старый Днепр, образуя целую сеть остро­вов. Вот эта местность и есть Запорожье. Из островов следует отметить Большую и Ма­лую Хортицу (сразу за порогами), Томаковку (при устье речки того же названия), Вели­кий (при устьи речки Конской) и Базавлук лежащий у устья двух рек — Базавлука у Чертомлыка. Много, очень много рек, речек и потоков впадает здесь в Днепр. Все это хит­рое сплетение их, вместе с девственными за­рослями камыша составляет плавни. По свидетельству того же Боплана «плавни настоль­ко изобиловали рыбой, что от чрезмерной те­сноты она гибла, разлагалась и заражала са­мый воздух. За один «заход» казаки, бывало брали по две тысячи и более штук, причем са­мая маленькая была не менее фута». Но для заселения местность эта мало годилась — оводы, мухи, комары, малярия — все это расхолаживало несколько энтузиазм переселенца. Однако, даже несмотря на все это, постепенно казаки принялись за освоение и этого края — слишком уж богат он был и рыбой и зверем. В степях — табуны тарпанов, стада сайгаков, даже лоси и туры попадались, а в плавнях — несметное количество кабанов куниц и бобров и к тому же масса птицы.

Близко, ох, близко тут к татарским кочевьям, немного дальше зайдешь и прямо в пасть волку — в татарский полон. Уже в 1552 году Сагиб-Гирей, хан татарский, посылая грамоту Литве, жалуясь, что «казаки — каневцы да Черкассы становятся по Днепру у самых татарских кочевий...».

Появляются зимовники, зарождается скотоводство. В универсале гетмана Богдан Хмельницкого от 15 января 1655 года упоминается о том, что «запорожские козаки имел тут свои зимовники еще с начала шестнадцатого столетия». Зимовники служили для сохранения конских табунов и рогатого ско­та в зимний период и состояли из «кошар» — загонов, обнесенных плетнем, и саманных хат, а также и сараев для заготовки и хране­ния корма. При зимовниках иногда имелись и пасеки. Но все же скотоводство в этот пери­од не являлось главным занятием запорож­цев. Главным образом они занимались рыбо­ловством и охотой. Для ловли рыбы козаки сходились в «ватаги» и выбирали себе «ва­тажных» атаманов. Улов везли в Киев и другие города и замки, а прибыль делили поров­ну или же согласно вложенному труду и внесенным рыболовным принадлежностям. Итак, уже в первой половине шестнадцатого столетия низовья Днепра были заселенным краем, который постепенно развивался эко­номически.

Так как шляхта все более и более старалась закабалить казачье население, проживавшее над порогами, в 1536 году началось восстание, охватившее и район Канева. Восстание было подавлено в крови, в результате чего значительное число казаков бежало дальше, в За­порожье, так как местность в низовьях Дне­пра в те десятилетия считалась как бы ни­чьей. Таким образом, население Запорожья благодаря этому значительно увеличилось. Итак, мы говорили все время об образовании Запорожского казачества, но ни словом не обмолвились о Запорожской Сечи, потому что таковой еще не было.

В истории Запорожского казачества часто попадается фамилия Вишневецких. Род маг­натов Вишневецких сыграл большую роль в ней, иногда положительную, а иногда и от­рицательную. В середине шестнадцатого века был известен князь Михаил Александрович Вишневецкий, управляющий двумя староствами сразу — Каневским и Черкасским. Его главной целью было выманить казаков из Запорожья и поселить на своих землях, и да­бы достигнуть этого он прибегал ко всяким ухищрениям — когда по шерстке, а когда и против. Но ни так, ни этак, своей цели не до­стиг, несмотря на ласковые грамоты и на во­оруженные набеги. Казаки попрежнему оста­вались за порогами. С другой стороны угро­жали татары. Не раз и запорожцы оставались за порогами. С другой стороны угрожали та­тары. Не раз и запорожцы нападали и били татар. Нападали и били они и турок. Уже в 1490 году был совершен поход на Очаков. В 1503 году запорожцы напали и разбили силь­нейший татарский отряд у Тягинского пере­воза, на самых порогах. Сохранились письма-жалобы хана литовским князьям от 1545 года, где хан жалуется на то, что «...собравшися на поли за Черкассы козаки нападоша на наших крымских людей што в московское княжест­во идоша а было их своевольных Козаков во­семьсот и старшие им беша Карп, а Андруша, а Лесун, а Яцко и иншии». В том же году на помощь турецкому султану пошел со своим отрядом молодой хан Эмин-Гирей, направля­ясь к Аккерману, но запорожцы неожиданно напали на него и не позволили переправить­ся через Днепр: «...а тут козакы на него уда­рили инших побили и инших поймали а сам царевич Эмин ледве до Бела города втек... Часто они козаци перешедше Днепр по сей стороне на Самаре на Чарной Криницы у Дробных Криницах завжды на воде и на по­ли людей наших имают...».

И вот приблизительно в этот период, т. е. еще в конце пятнадцатого и начале шестнад­цатого века казаки начинают строить посто­янные укрепления, так называемые «городцы». В этом отношении историческая литера­тура бедна сведениями, и мы не знаем точно, где такие крепостцы имелись, но знаем, что они были и что именно это и следует считать началом основания Запорожской Сечи. Об этом прежде всего напоминает историк Мартин Вельский: «Казаки», пишет он, «постоянно заняты рыболовством на Ни­зу, там же сушат они рыбу на солн­це без соли. А как лето проходит, рас­ходятся они по городам — Киев, Черкас­сы и другие — и оставляют на острове, на безопасном месте лодки и несколько сотен казаков на коше, как они называют — при стрельбе — так как есть у них и пушки, у татар отбитые и в турских крепостях отня­тые». Итак, казаки, вернее большая часть их, уходит на зиму в города. Но это только в са­мом начале, а после восстания 1536 года они уже постоянно проживают в Сечи и в горо­дах не показываются. Итак, к 40-м годам шест­надцатого столетия у запорожцев уже суще­ствует определенная военная организация, именуемая Кошем, есть укрепления, есть гар­низон и есть артиллерия. Трудно, вернее не­возможно, указать точную дату формирова­ния Сечи — она складывалась постепенно, в течение десятилетий.

Несмотря на то, что отсутствует точное ука­зание, где именно были расположены отдель­ные крепостцы, имеются самые определен­ные сведения о том, где был расположен главный Кош, который и считался самой Сечью. Мартин Вельский же указывает нам ме­сто: к югу от острова Хортицы есть другой остров — Томаковка; «...на нем чаще всего проживают низовые козаки и он служит им по существу самой сильной крепостью на Днепре». Этот остров называли потом и Буцким, от слова «буц», что означает «беглец», т. е. остров беглецов; называли его также и Городищем или Днепровским островом. Томаковкой он назван был из-за одноименной ре­ки Томаковки, правого притока Днепра, ко­торый образует, подходя к острову, два рука­ва. Один сливается с Ревуном, а другой с Речищем, притоками Днепра. Историк Лясота утверждает, что в то время все три реки на­зывались Томаковками. «Томаковка», пишет Боплан, «в одну треть мили в диаметре, круг­лой формы, покрыт лесом. С его вершины видно все течение Днепра от Хортицы до Тавани». По свидетельству Самуила Зборов­ского, побывавшего там во второй половине шестнадцатого века, «остров может вместить двадцать тысяч человек и много лошадей». Почва каменистая. Берег, особенно в одном месте, довольно высокий.

Попытки захватить Запорожье продолжа­ются со всех сторон. Пытаются это сделать литовские магнаты, пытаются и татары. Сно­ва появляется Вишневецкий, на этот раз сын Михаила, Иван, который продолжает дело отца, но также безуспешно. Зато, когда ста­ростой каневским и черкасским становится его сын Димитрий Иванович, положение ме­няется. Димитрий князь Вишневецкий счи­тается многими историками основоположни­ком Сечи Запорожской и одним из самых крупных ее героев. Именно под его предво­дительством были совершены многие походы против татар и турок, и имя его вошло в исто­рию и казачьи песни. В них он воспевается, как казак Байда. Советские историки старараются опровергнуть эту версию, умалить его значение в жизни Украины и даже при­писать ему небывалые преступления и козни. Но, если доверять историческим изысканиям Костомарова, Эварницкого и Грушевского, Димитрия Вишневецкого следует считать од­ной из центральных фигур того периода. То же самое утверждает и Мартын Вельский, которому мы обязаны первыми сведениями о Запорожской Сечи. После многочисленных походов и битв князь Димитрий Вишневец­кий был схвачен турками и казнен в Стам­буле: «...а Вишневецкий и Пясецкий были сброшены с башни на крюки железные, вделанные в стены у морского зали­ва по дорогу из Константинополя а Галату... зацепившись за крюк, он (т. е. Вишневецкий) жил так три дня, пока турки не убили его из луков за то, что порицал их басурманскую ве­ру...». Так пишет Вельский. Советские исто­рики почему-то опровергают эту версию, ссы­лаясь при этом на мемуары французского по­сла, в которых сказано: «...Дмитрашко (Виш­невецкий) едва прибыл, как его величество султан приказал его казнить вместе с Пясецким. Всех остальных отправили на галеры». Я не вижу, в чем расхождение, разве лишь в отсутствии деталей...

Вследствие частых нападений литовцев на запорожских казаков и угнетения украин­цев, проживавших в верховьях Днепра, в 1591 году вспыхнуло сильнейшее восстание, продолжавшееся почти три года и охватив­шее значительный район. Началось с напа­дения запорожцев вместе с реестровыми ка­заками на белоцерковский замок князя Острожского, а затем вспыхнуло в Триполье и Переяславле. Зимой 1592 года оно распространилось уже на воеводства Волынское и Брацлавское, а осенью 1593 года казаки окру­жили и осадили Киев.

Очень возможно, что и Киев был бы взят восставшими, но в это время татары, восполь­зовавшись отсутствием большого числа запо­рожцев, неожиданно напали на Сечь. Во гла­ве армии шел сам хан. Небольшая группа за­щитников мужественно сопротивлялась во много раз превосходившей ее армии, но, видя безнадежность положения, под покровом но­чи ушла на быстрых лодках, и татары разру­шили Сечь до основания. Не ограничившись этим, татары той же зимой совершили несколько нападений на поселения Запорож­ских казаков, чем причинили большой хо­зяйственный ущерб. Одних лошадей было захвачено в этот период свыше двух тысяч голов, не считая другого имущества. Вслед­ствие разрушения Сечи казаки вынуждены были снять осаду, но не прежде чем выгово­рить себе выгодные условия от киевского во­еводы. Реестровая казачья артиллерия полу­чила 24 пушки, а каждый казак получил по 12 золотых откупа. Так закончился первый период истории славной Запорожской Сечи.

БАЗАВЛУЦКАЯ СЕЧЬ

Запорожское казачество не могло жить без укреплений, без постоянной вооруженной охраны — слишком быстро развива­лось оно в хозяйственном отношении, слишком быстро осваивало оно девственные земли. Поэтому сразу же после разрушения татарами первой Сечи на Томаковке запорож­цы приступили к постройке новой. Для этой цели они выбрали остров Базавлук, находив­шийся километров на 25 юго-западнее Томаковки. В этом месте три реки вливаются в Днепр — Подпольная, Скарбная и Чертомлык. Остров тянется на два километра в дли­ну, образуя треугольник. Постройка Сечи на­чалась в том же 1593 году. Быстро выросли валы и палисады, вокруг них — глубокий ров. Но на случай зимнего нападения запорожцы пробивали лед в нескольких местах и, как только прорубь затягивалась тонкой коркой льда, насыпали сверху снег, чтобы неприя­тель, понадеявшись на толщину льда, неми­нуемо нашел смерть в ледяной могиле. Все валы и палисады соединялись высокими башнями, в бойницах которых были установ­лены пушки. Посреди Сечи была большая площадь — майдан, на котором происходили все важные собрания. Тут же были все вой­сковые учреждения и склады всего необхо­димого. Тут были свои мастерские, в кото­рых делали порох и изготовляли оружие. На той же площади стояли курени — продолго­ватые здания из плетенки с глиной, покры­тые камышом.*) Здесь жил и гарнизон и при­бывавшие в Сечь беглецы. Кроме этого да­леко в степи находились сторожевые выш­ки**). Сигнализация о приближении неприя­теля производилась зажженной соломой или сухой травой, вздетой на палку, после чего сторожевой вскакивал на коня и несся к сле­дующей вышке или прямо к Сечи***). Ниже Днепр представлял собой довольно сложную систему островов, покрытых густыми зарос­лями. Здесь неприятеля ожидали неприят­ные сюрпризы — в зарослях были поставле­ны пушки, а по протокам и речкам шныряли дозоры — пройти было трудно. Вся эта мно­госложная система островков и островов на­зывалась Войсковой Скарбницей. Где-то тут хранилась и Войсковая казна, и запасы, и разные ценности. Об их точном местонахождении знали далеко не все. «Рассказывают», пишет Боплан, «что в Войсковой Скарбнице скрыто казаками в разных каналах множе­ство пушек, и не только литовцы не знают об этом, но даже не многие казаки знают об этом. В этих местах погибло много турецких галер, потому что, заблудившись между мно­гочисленными островками, турки и татары не могли зачастую отыскать путь, а казаки преспокойно обстреливали их из зарослей. С этого времени галеры никогда не заходят сюда дальше, чем на 5 миль от устья».

Росло Запорожье, слава о нем ширилась, увеличивался и приток беглецов. Были бо­гатые, были и бедные. Советские историки в своих трудах о Запорожье особенно подчер­кивают разницу между бедными («сиромахами») и богатыми, стараясь изгладить в пред­ставлении читателя всю ту «романтику», с которой его знакомили писатели-классики старой России, начиная с Гоголя. Следуя своим обычным приемам, они и жизнь на За­порожье расценивают исключительно с ма­териалистической точки зрения, намеренно замалчивая или же не особенно подчеркивая такие элементы, как полное равенство в ка­зачьей среде (где бы то ни было среди каза­ков; оттого-то на Дону и поговорки пошли: казаки — все наголо атаманы, что ни казак — то и атаман, коли не на Кругу — ни перед атаманом курпея не ломай, и многие другие), глубокое религиозное чувство, особую това­рищескую боевую спайку, схожую с тради­циями старых рыцарских орденов Западной Европы и презрение к так называемым «благам жизни». Судя по советским источникам, и Запорож­ская Сечь не являла собой пример классового и социального равенства, и «богачи безжа­лостно эксплуатировали бедноту». Забывает­ся, очевидно, что во всем мире не было, нет, и вероятно не будет, идеального равенства меж­ду людьми, исключая, пожалуй, общины древ­них христиан, древне-коптские общины и до­христианскую общину, к которой, согласно свиткам Мертвого моря, принадлежал Иоанн Креститель. Умалчивается и резкая классо­вая и экономическая разница в советском об­ществе, где сливки снимаются партийными, а крестьянин закабален похуже, чем во время «проклятого царизма». Как и всюду, так и в Запорожье были зажиточные, обжившиеся казаки и была голь, беднота, так же как и у нас на Дону во времена Булавина существо­вала голытьба. Голытьба у нас приходила с севера, а сиромаха на Запорожье приходил и с севера и с северо-запада. Конечно, требо­валось известное время, чтобы он, путем ли упорного труда на ниве, охотой ли или в боях с басурманами, мог встать на ноги, приодеть­ся и устроить свою личную жизнь получше. Но обращал ли уж такое особое внимание за­порожец на то, скажем, как он одет? Если и обращал, так в то же время непрочь был и выказать глубочайшее презрение ко всем этим «благам жизни», загваздав в дегте или в грязи дорогие шаровары или жупан акса­митовый — «как пришло, так и ушло!»

Оружие запорожцев составляли: кремневая рушница (самопал), пистоль, сабля («ненька-ридненька»): кроме того были в пользовании чеканы или келепы (боевой молот), кинжалы, копья (списы, а на Дону — дротики), ощепы (копье с крюком, чтобы всадника стаскивать с коня) и другие виды оружия. Интересно то, что латами, шлемами, кольчугами и панцырями запорожцы почти не пользовались.

Для нас особенно интересно то, что Запо­рожцы были очень тесно связаны с Донски­ми казаками. Среди запорожцев не только бывало много Донцов, но даже имелся особый Донской (Динской) курень, рядом со Шкуринским куренем. Вместе дрались, вместе голо­вы клали. Невольно вспоминается страшное недавнее время — гибель наших Вождей, ког­да на плаху в Кремле взошли вместе — по­следний Шкуринец, Андрей Григорьевич, и наш Петр Николаевич. Так красной нитью сквозь всю историю это братство и прошло до наших дней. В 1632 году донцы сказывали Угрюмову, стрелецкому пятидесятнику: «А у нас такой приговор, у донских казаков с Запороскими Черкасы учинен — как приходу откуда чаят каких... людей многих на Дон или в Запорота и Запороским Черкасом на Дону нам козаком помогати а нам, Донским козаком, помогати Запороским Черкасом». Запорожцы часто подолгу живали у донцов, и наоборот. Например, запорожский старшина Ша­фран, живший на Дону более 18 лет, говорил: «...а всех де на Дону нас есть с тысящу чело­век. А в Запорогах де донских казаков много также, живут переходя — они ходят на Дон, а з Дону казаки к ним и живут сколько где кто хочет. А повелось де у них то с донскими казаки изстари, что меж себя сходятца и жи­вут вместе в одних куренях». Здесь интере­сует нас, конечно, слово «изстари», и как жаль, что нельза установить — какой срок имел в виду говоривший.

Росло Запорожское казачество, росло и чи­сло куреней. В XVIII веке их насчитывалось уже тридцать восемь: Каневский, Корсунский, Шкуринский, Динской, Брюховецкий, Уманский, Пластунский, Леушковский, Дадьковский, Платнировский, Пашковский, Медведовский, Кущевский, Кисляковский, Ива­новский, Конеловский, Сергиевский, Крыловский, Батуринский, Поповичевский, Васюринский, Незамаевский (позже Незамайский), Щербиновский, Титаревский, Роговской, Калниболотский, Деревянковский, Вышестеблиевский, Нижестеблиевский, Джерелиевский, Переяславский, Полтавский, Мышастовский, Минский, Тимошевский, Величковский, Ирклиевский.

В 1793 году появились новые курени: Березанский и Екатериновский (последний в честь Императрицы Екатерины II).

Интересно, что Запорожское казачество называло себя также «товариством», что ясно подчеркивает самую характерную его черту. Советский историк Голобуцкий, говоря о не­сении запорожцами воинской повинности, указывает на то, что, несмотря на обязанно­сть отбывать службу «по очереди», «...бога­тые казаки всячески избегали этого, предпочитая вместо себя посылать служителей, и вскоре это стало обычным явлением в жиз­ни Войска». В доказательство он ссылается на старинную думу, в которой поется:
Та чую загадано та заповидано,
Усим козаченькам та на вийсько йти —
У кого е сини то висилати,
А в кого нема — то наймати.

Предположим, что подобное явление и име­ло место, но, где же доказательство тому, что это «стало обычным явлением в жизни Вой­ска»? Автор серьезного труда, изобилующего всевозможными ссылками на различные ис­торические источники, в этом, казалось бы немаловажном, пункте не привел никаких доказательств, кроме малоубедительной ду­мы; доказательством ее считать нельзя не по­тому, что она искажает быт, а просто потому, что она говорит о другом: когда призывались молодые люди, престарелый бездетный ка­зак мог послать наймита. Невероятным ка­жется, что в Запорожском Войске, покрыв­шем себя неувядаемой славой, в настоящем «товаристве», которого побаивались и сам Султан, а Литовское государство не было в состоянии с ним справиться в течение не­скольких веков — чтобы подобное откровен­ное отчынивание от воинской обязанности могло принят форму «обычного» явления — не верится, да и только.

Высшую власть в Войске представляла Ра­да, т. е. все казаки, исключая тех, кто по ка­кой-либо причине не мог присутствовать. На Войсковую Раду созывали Войсковые довбиши, бившие в литавры. Иногда сзывали и пальбой из пушки. Собравшись в круг на майдане, казаки ожидали появления Коше­вого Атамана и старшины. Сначала Войско­вой есаул выносил на майдан Войсковые ре­галии, или клейноды, — Войсковое знамя и бунчуки. После этого выходили Кошевой Атаман и его свита — старшины. В руках у Кошевого был знак его власти — булава, в руках у Войскового судьи — Войсковая пе­чать, у писаря — серебряная чернильница, у шафаря — шкатулка для сбора податей, и т. д. и т. д. Кошевой занимал свое место под бунчуком и, осенив себя крестным знамени­ем, уставно клянялся на все четыре стороны, а за ним и вся старшина. Официальная фор­ма обращения к Войску по историку Соловьеву была следующая: «Панове молодци, славне Вийсько Запоризько и Кош Днипровий и Кош Морской!» О выборах на Раде оставил нам свое свидетельство историк Ригельман: «...став под знаменем и бунчуком, кошевой обращался к казакам со словами — «Пани молодци! Чи не будете сього року по старим вашим звичаям инших нових стар­шин вибирати, а старих скидати?» Если Рада требовала перевыборов, старшины клали наземь свои шапки и знаки своей власти и уда­лялись. Вновь же избираемые по обычаю дважды отказывались и принимали только по третьему разу...».
Но самый прекрасный момент, по-моему, наступал при выборах кошевого: «...новоиз­бранному кошевому атаману казаки тут же клали на голову землю, которую горстями брали прямо из-под ног, хотя бы и грязь на то время случилась». Какая прекрасная симво­лика — помни, что ты — один из нас, такой же, как и мы, не лучше и не хуже! Это ли не наивысшее проявление демократического принципа во всей его первобытно-наивной простоте? Вот в этом-то, казалось бы, полу­комическом древнем обычае и кроется вся характеристика Казачества, «товариства» тесно спаянного кровью Ордена зипунных ры­царей — Запорожье ли, Дон ли, Кубань ли, Терек ли, или еще какое другое Казачье Вой­ско — поистине товарищество в самом глубо­ком смысле этого слова. Только возложив грязь на голову атаману, казаки вручали ему булаву и низко кланялись, а довбиши били в литавры, и радостно кричала — вопила вся эта громада казацкая — подавался и акса­митовый жупан, и простой чекмень и про­дранная рубаха сиромахи — радовались братья-казаки.

А не по вкусу была старшина — сбрасыва­ли ее. Мышецкий свидетельствует, что «ка­заки на радах часто свою старшину сзади в шею пихают, как у них и завсегда чинится». А Ригельман пишет: «...казаки кричали — по­кинь, негодний сину, свое кошевье! Уже ви вийськового хлиба наилися, кошовии, и пань-ство свое покидайте, сучьи дити!»

О старшине ксендз Окольский (XVII век) пишет: «Присмотревшись к старшине, долж­но признать, что в нее избирают людей дале­ко не дюженных, в особенности, когда казаки поднимают руку на короля, на его гетманов и солдат». И далее: «Хотя нет в среде казац­кой ни князей, ни сенаторов, ни воевод, но... есть зато такие люди, что если бы не препятствовали тому составленные против плебеев законы, то среди них нашлись бы достойные назваться равными по храбрости Цинциннату или Фемистоклу!». Говоря же вообще о ка­заках, Боплан пишет: «Казаки смышлёны и проницательны, на­ходчивы и щедры, не стремясь к большим бо­гатствам, но превыше всего дорожат свобо­дой, без которой жизнь для них немыслима. Все они редко умирают от болезни, разве лишь в глубокой старости, большинство же кончает жизнь свою на поле битвы. Они лег­ко переносят стужу и зной, голод и жажду. В походах довольствуются сухарями да соломахой (варевом из пшена или муки). Во время походов казаки отличаются большой трезвостью; если же случится меж них пья­ный, напр. на морском походе, атаман прика­зывает такого немедленно выкинуть за борт».

Хвалили и враги. Турецкий историк XVII века Найма говорит: «Уверенно можно ска­зать, что нельзя найти на земле людей более смелых, которые бы так мало заботились о своей жизни и так мало боялись бы смерти».

Да, славные предки были у наших братьев и соседей Кубанцев, и они вправе ими гор­диться. На этом периоде существования За­порожской Сечи на этот раз мы и закончим очерк, еще не касаясь деятельности Второй (Базавлуцкой или Чертомлыцкой) Сечи.

Калифорния. США. Н.Н. Воробьев

БИБЛИОГРАФИЯ: По И. Карелину «Запорожские городища»; В. Котельникову «Дон, Кубань и Терек»; В. Голобуцкому «Запорожское Казачество»; Н. Костомарову «Собр. сочин.», т. 8; «Донские Дела», кн. I, 1898 год.

(Орган общеказачьей мысли журнал «Родимый край» № 68. Январь-февраль 1967 года. Издатель: Донское Войсковое Объединение. 230, Av. de la Division-Leclerc, 95-Montmorency, France. Страницы 22-28).

Источник: www.ckw.ru